В эпоху наполеоновских войн в Европе резко повысился спрос на порох. Это, казалось бы, далекое от сферы тироидологии явление неожиданным образом способствовало развитию учения о щитовидной железе. В 1811 году французский химик Бернар Куртуа (1777–1838), изготавливая селитру для расцветающего порохового промысла из бросового сырья — морских водорослей, заметил, что выпаренный щелок, получаемый из ламинарии, быстро разъедает медные котлы.
Куртуа (по некоторым свидетельствам, не без помощи скромного «прикладного химика» – своего кота, разбившего склянку с реактивами) прилил к выпаренному осадку серную кислоту и получил «великолепного фиолетового цвета пары», которые при возгонке в стеклянной посуде оседали ее на стенках в виде блестящих темных кристаллов. При нагревании они снова превращались в фиолетовый пар.
У Куртуа были финансовые затруднения, и чтобы продолжить исследования он обратился к помощи друзей-химиков Николя Клемана (1779–1841) и Шарля-Бернара Дезорма (1777–1862), которые привлекли к изучению свойств «темных кристаллов» виднейших специалистов того времени: выдающихся французских ученых Ж.-Л. Гей-Люссака (1778–1850) и А.-М. Ампера (1775–1836). Последний поделился пробами с находившимся в Париже в октябре 1813 г. проездом в Италию корифеем британской науки сэром Хэмфри Дэви (1778–1829).
Интересно, что Франция и Британская империя в тот момент воевали друг с другом, однако приезд в Париж Дэви одобрил лично Наполеон Бонапарт, и ученые государств-противников стали совместно исследовать новый компонент стратегического порохового сырья, что было бы, вероятно, немыслимо в прагматически неблагородном XX веке!
Ж.-Л. Гей-Люссак предполагал, что фиолетовые пары – либо кислородсодержащее соединение, либо новый элемент. Х. Дэви и его молодой слуга, в прошлом — рабочий-печатник и лаборант-самоучка, а впоследствии — прославленный физик Майкл Фарадей (1791–1867), всегда путешествовали с портативной лабораторией. Они пришли к выводу, что вещество не является производным хлора, а представляет собой новый элемент, аналог последнего.
29 ноября 1813 г. Ш.-Б. Дезорм и Н. Клеман в Париже выступили на заседании Императорского института с первым докладом об открытом Б. Куртуа веществе и кратким описанием его свойств. А того же года 10 декабря Х. Дэви отсылает в лондонские «Записки Королевского общества» отчет о своих экспериментах, предполагая, что открыт новый элемент, и описывая гомологию между ним и хлором. Тогда же он предложил для элемента название «iodine» — по аналогии с анлийскими названиями хлора и фтора и за фиолетовый цвет (по-гречески — ϊοδος) его паров.
Ж.Л. Гей-Люссак опубликовал статью о свойствах новооткрытого элемента позже, 1 августа 1814 г. В ней он признал элементарный статус йода и предложил название «iode», вошедшее во многие языки, в том числе — русский.
Несмотря на серьезные споры двух великих ученых, живших по разные стороны Ла-Манша, о приоритете установления элементарной природы йода, оба корифея единогласно признали первооткрывателем Б. Куртуа, которому позже (1831) и была присуждена премия Института Франции в 6000 франков за открытие йода.
Б. Куртуа принялся производить и распространять йод и его соединения на коммерческой основе, однако его бизнес шел не очень удачно, и умер даровитый химик, первооткрыватель йода (а совместно с Арманом Сегеном (1767–1835) — еще и морфина), в крайней бедности.
По иронии судьбы, торговля именно тем, что открыл Б. Куртуа, стала затем источником многомиллионных прибылей.
Теперь стало понятно, почему заболевание зобом имеет типично эндемический характер, то есть возникает лишь в тех местах, где содержание йода в почве, воде и пищевых продуктах заметно снижено. При этом у живущих там людей сама железа может быть вполне здоровой и в других, более благоприятных в этом отношении условиях функционировала бы нормально. В данном случае ей просто не хватает йода для синтеза тироксина.